Окупится ли венесуэльский гамбит Трампа?
На днях газета The New York Times сообщила, что президент Венесуэлы Николас Мадуро якобы предложил администрации президента Дональда Трампа необычайно выгодную сделку: венесуэльские ресурсы в обмен на сдержанность Америки. Эта история, местами до сих пор оспариваемая, предполагает, что посланники Мадуро предлагали контракты американским компаниям — в ущерб интересам Китая, России и Ирана — в обмен на потепление отношений с Вашингтоном.
Консультант по энергетике Мауро Хойер, который до Уго Чавеса руководил международными отношениями в национальной нефтяной корпорации Венесуэлы (PDVSA), а позднее работал в ОПЕК, пояснил, что военная деятельность США в Карибском бассейне «судя по всему, охватывает более широкие стратегические цели, чем официально заявленная миссия по борьбе с незаконным оборотом наркотиков», добавив, что «энергетический сектор Венесуэлы сохраняет стратегическое значение для Соединенных Штатов из-за географической близости, геополитического влияния, коммерческих и инвестиционных интересов, надежности поставок энергии и доказанных преимуществ страны в области углеводородов».
«Эти элементы свидетельствуют о том, что участие США в регионе может определяться не только соображениями безопасности, но и долгосрочной целью восстановления баланса энергетической и политической динамики в полушарии», — утверждает Хойер.
Тот факт, что Мадуро теперь чувствует себя вынужденным обхаживать окружение Трампа, лишь доказывает, что давление, сопровождаемое трудными переговорами, дает эффект.
Возникает соблазн взглянуть на Венесуэлу через призму Ближнего Востока: бесконечные споры о демократии, государственном строительстве, нефти и санкциях, которые душат, но не свергают власть Мадуро.
Важно отметить, что Венесуэла – это не Ирак. Она расположена в Западном полушарии, и миллионы беженцев разбросаны по всему региону; она всего в трех часах езды от Майами и обладает крупнейшими в мире доказанными запасами нефти, а также значительными минеральными богатствами, которые будут становиться все более важными по мере того, как мировая экономика поворачивается в сторону высоких технологий. Здесь есть пробел в разведданных, но Мадуро утверждает, что обладает крупнейшими в мире запасами никеля и пятью ведущими запасами бокситов и золота; эти ставки стоит учитывать. История напоминает нам о стратегическом значении нефти, в частности: венесуэльская сырая нефть была незаменима для военных действий союзников во Второй мировой войне. В 1942 году нефтеперерабатывающие заводы на Арубе и Кюрасао, снабжаемые венесуэльскими скважинами, обеспечивали примерно 95 процентов нефти, необходимой для поддержания восточного побережья США. Те же мощности, которые когда-то сделали Венесуэлу краеугольным камнем глобальной энергетической безопасности, могут, если будут возрождены, снова служить интересам США.
Ожидается, что к 2030 году мировой спрос на энергию превысит уровень 2011 года примерно на 36%. Это особенно актуально в эпоху стремительных технологических изменений, поскольку преимущество Китая заключается не в инновациях, а в его контроле над критически важными мировыми цепочками поставок энергии. Чем больше Соединенные Штаты смогут добывать и стабилизировать регион, тем меньше им придется зависеть от удаленных и нестабильных театров военных действий (или пытаться их перестраивать). Если поставить Венесуэлу в один ряд с другими «обычными подозреваемыми» внешней политики США, ее значимость становится еще очевиднее.
Хотя комментаторы любят сравнивать Латинскую Америку и Африку в качестве сопоставимых ресурсных рубежей, реальность иная: относительная стабильность, инфраструктура и богатство Латинской Америки делают ее гораздо более привлекательным местом для китайских инвестиций. Стоит отметить, что Китай понимает ценность нашего полушария гораздо лучше, чем мы часто это делаем. Шестьдесят пять процентов условий соглашений Венесуэлы с Китаем неизвестны, но миллионы долларов китайских инвестиций в горнодобывающую промышленность поступают в Оринокскую горнорудную дугу, чьи минеральные ресурсы оцениваются в 2 триллиона долларов.
Значимость Венесуэлы выходит за рамки ее поразительного богатства ресурсами. В отличие от масштабных кризисов в таких местах, как Тайвань, Украина или Иран, Венесуэла — это сцена, где Соединенные Штаты могут действовать наиболее эффективно; давление и взаимодействие здесь могут принести наиболее конкретные ощутимые результаты, а не просто гипотетическое влияние и теоретическое сдерживание.
Военное сравнение показательно: Иран демонстрирует региональную мощь, обладая сотнями тысяч военнослужащих, баллистическими ракетами, беспилотниками и доверенными лицами от Ливана до Йемена. Венесуэла располагает скромными силами, не имея резервов, средств сдерживания ракет, региональных доверенных лиц или возможностей для проведения экспедиций. То есть ограниченность делает ее простой ареной для взаимодействия. Более того, Венесуэле не свойственна такая фракционная сложность, как Сирии: ее население преимущественно католическое, ее политическая система не раздроблена глубокими межконфессиональными противоречиями, а структуры, способствующие постоянной нестабильности в других местах, здесь отсутствуют. Каракас представляет собой стратегический вызов, определяемый государственным управлением и экономическим влиянием, а не разрозненными транснациональными мятежами.
Венесуэла — это арена, где выверенное давление (и даже ограниченное вмешательство) имеют наибольший стратегический смысл. По сравнению с дорогостоящими, открытыми военными авантюрами, это прямолинейно, оперативно и последовательно. Россия занята Украиной; Иран ослаблен санкциями; а Китай не проявляет желания бороться за этого клиента. Давление здесь относительно обоснованное, без фундаментальных идеологических предубеждений.
Хотя опасения, что усиление давления приведет к массовой волне иммиграции, обоснованы, важно признать, что 25% населения страны уже покинули Венесуэлу, что является одним из крупнейших кризисов перемещения населения в мире. Большая часть этой волны началась более десяти лет назад. Фактически, миграция из Венесуэлы в США даже увеличилась по мере стабилизации политической ситуации и снижения уровня бедности — вопрос предложения, а не спроса. Более того, депортации и реэмиграция, связанные с временным разрешением на миграцию (TPS) при Трампе, свидетельствуют о том, что давление может стать инструментом для тех, кто выступает за более разумную миграционную политику.
Также утверждается, что США не нуждаются в поставках нефти из-за рубежа. Строго говоря, это верно: Соединенные Штаты производят достаточно нефти для внутреннего рынка и имеют излишки для экспорта. И в целом, это должно способствовать большей сдержанности. Контраргумент носит преимущественно экономический и геостратегический характер: когда Венесуэла ранее предоставила США преференциальный доступ, ОПЕК запаниковала — та же ОПЕК теперь ограничивает поставки. Преференциальный доступ к венесуэльской сырой нефти, несомненно, будет благом для экономики в целом, способствуя снижению цен на газ.
Аргумент о том, что усиление позиции Венесуэлы может еще больше снизить зависимость США от Ближнего Востока, также актуален, хотя есть основания опасаться, что этот аргумент может не полностью материализоваться. Наиболее убедительное опасение заключается в том, что ориентация на Западное полушарие не означает автоматического определения стратегических приоритетов; напротив, она может привести к чрезмерному напряжению.
Утверждение, что «давление не работает», модно, но ложно. Давление провалилось не потому, что оно неэффективно в принципе, а потому, что оно неправильно применялось на практике. Теория санкций, если ее правильно понимать, утверждает, что санкции должны лишать, а не просто ограничивать. Чтобы изменить поведение, они должны душить — и, что крайне важно, обеспечивать надежный откат для облегчения ситуации. Архитектура санкций, созданная как при Трампе 1.0, так и при Байдене, в значительной степени опиралась на первичные санкции, с незначительным применением вторичных мер. Результатом стала полузакрытая система: Вашингтон ограничил деятельность собственных компаний, в то время как Испания, Турция и Китай тихо заполнили вакуум. Вместо того, чтобы перекрыть режиму кислород и размахивать кислородной маской, США перенаправили свой воздушный поток на восток, не добившись ни демократизации, ни устойчивого влияния.
Одним из подходов к этой ситуации было бы смягчение первичных санкций с одновременным введением вторичных санкций, предлагая послабления, основанные на привилегированном доступе на рынок США, сотрудничестве в вопросах депортации и так далее. Однако и здесь есть свои недостатки: обеспечение соблюдения санкций будет обременительным, а крупные державы могут ответить контрмерами. Остается единственный инструмент, который санкции никогда не заменят: убедительная сила. Если экономическое удушение больше не является эффективным в том смысле, в каком его идеализируют сторонники санкций, то структуру стимулов можно изменить посредством проецирования силы.
Похоже, Трамп — скорее инстинктивно, чем идеологически — пытается скорректировать курс. Ограниченная демонстрация силы — при условии правильной подачи — демонстрирует как возможности, так и намерения. Беззубая дипломатия Байдена привела к тому, что Мадуро получал огромные деньги и высмеивал требования США. С другой стороны, длительные переговоры в сочетании с демонстрацией силы в совокупности привели к освобождению всех американских заключенных, предложению уступок и возобновлению депортационных рейсов. Это немалые достижения.
Мир внешней политики обожает образ идеологической битвы — ястребы против прагматиков, сторонники смены режима против переговорщиков, — но правда не так кинематографична. Оба политика, пусть и в разных регистрах, улавливают одну и ту же логику: сделка лучше паралича, а переход власти лучше сделки. Эти два подхода, по крайней мере, на практике, не противоречат друг другу, а дополняют друг друга.
Здесь-то и нужна осторожность. Вашингтону было бы ошибкой воспринимать предполагаемое предложение Мадуро как повод для деэскалации, как и вступать в конфликт по собственной воле. Логика принуждения носит кумулятивный характер: каждая полученная уступка — это повод для дальнейшего давления, а не для смягчения.
Вопрос не в том, стоит ли США вмешиваться, а в том, как это сделать, не ослабляя рычагов влияния. Транзакционная сделка – если она приведет к возвращению США на энергетический рынок Венесуэлы и ограничит присутствие Китая – сама по себе станет стратегической победой. Даже если предложение Мадуро искреннее, а не просто проявление отчаяния, принудительная дипломатия использует возможности, а не принимает их как подарок. Слишком быстрое согласие также может быть неблагоразумным. Управляемый переход, каким бы сложным он ни был, все же предпочтительнее стагнации бессрочной, враждебной автократии. Демократическая (или, по крайней мере, управляемая по-другому) Венесуэла, безусловно, лучше послужила бы продвижению конкретных американских интересов.
Ограниченное, выверенное давление может продолжать катализировать внутренний раскол, не подвергая американцев риску. Только в том случае, если переход окажется недостижимым или неоправданно опасным (что вполне возможно), транзакционная разрядка, расширяющая доступ Америки, остается достойным запасным вариантом. Искусство политики здесь заключается в том, чтобы держать обе двери открытыми. Время, на этот раз, склоняется в пользу Вашингтона. Пока нет смысла торопиться.
Отличительная черта этой реалистической концепции заключается в том, что она не романтизирует продвижение демократии и не демонизирует принуждение. Она рассматривает и то, и другое как инструменты в иерархии потребностей. В этой иерархии национальные интересы США — контроль над миграцией, безопасность ресурсов, региональная стабильность — преобладают над моральной театральностью.
Рауф ШЕЙХОВ
22 окт.20:10
22 окт.20:00
